*НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА БЫКОВА ДМИТРИЯ ЛЬВОВИЧА, СОДЕРЖАЩЕГОСЯ В РЕЕСТРЕ ИНОСТРАННЫХ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИХ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА 29.07.2022.

На встречу из цикла «Литература про меня» пришла Диана Арбенина. Это был искренний, простой и очень честный разговор на самые разные темы: книги, музыка, родители, любовь, насилие, старение, дети…

– Всегда мы начинаем с того, что обещаем не касаться ничего, кроме литературы. Всегда получается так, что мы говорим о чём угодно, кроме литературы. Может быть, это и правильно.

Но, тем не менее, вот сейчас я бы начал с вопроса, который мне пришёл в голову только сегодня. Вот вроде бы мы все читающие люди. Вроде бы мы все пропагандируем вечные ценности. Вроде бы русская литература всем про всё давно объяснила. И каждый раз, как происходит некое событие, поднимает голову столько дряни, как будто эти люди никогда не читали ни Толстого, ни Пушкина, ни каких-нибудь гуманистов западных.

И сразу они начинают ненавидеть инакомыслие, сразу они начинают кричать: «Долой предателей и пятую колонну!» Отдельные кричат: «Выселяйтесь быстрее – мы встретимся в ваши квартиры». То есть каждый раз человек, как сказал тогда ещё хорошо соображавший Павел Лунгин, «с каким-то изумительным энтузиазмом, с какой-то великолепной поспешностью сбрасывает с себя покров цивилизации».

И вот мне хочется сказать: не возникает ли у тебя под это дело чувство полной бессмысленности... и литературы, и филологического образования, которое ты получила, и всех песен, которые ты пишешь, и вообще всего, что ты делаешь?

–– У меня такое впечатление, что мы вместе сегодня сюда направлялись. А почему такое впечатление, потому что я в крайне расстроенных чувствах пребываю. Только что на Арбате, по которому я шла, забрав детей из детского сада, случился отвратительнейший инцидент. Трое подонков просто при моих детях четырехлетних в буквальном смысле слова мочили парня другой национальности.

И вот эти все разговоры по поводу того, что они там что-то читали, они совершенно бессмысленны. Потому что они как раз вообще ничего не читали. И таких людей сейчас становится большинство. Это моё убеждение.

Я такая стала очень сентиментальная после рождения детей, и я вот ехала и думала, как бы мне не расплакаться. Потому что это такие первые и не цветочки, а уже ягодки, и что дальше будет совершенно непонятно. Хотя понятно, куда всё идёт. Но я намерена стоять на своём, я намерена так же писать песни, я намерена так же учить тех людей, которые приходят на наши концерты, на чтения и на подобные встречи, стойкости духа и тому, что нас всех невозможно ни пересажать, ни сломить. Иначе я просто не умею. А зачем тогда я сюда пришла.

–– Я знаю, ты получила образование инязовское. А мы все читали страшное количество книг о немецком фашизме, об итальянском фашизме, французском коллаборационизме. И у меня возникла очень страшная мысль: может быть, нации необходим этот опыт, чтобы это преодолеть и никогда больше к этому не возвращаться?

Россия, она вечно беременна фашизмом, он никогда не рождается до конца. Поэтому он остаётся вечно нависающей угрозой. Может быть, сейчас уже, думаю я с оптимизмом, он родится наконец, наломает дров, покончит с собой, и больше его не будет уже никогда?

Вот читаешь Фейхтвангера какого-нибудь, братьев Лаутенберг, читаешь каких-нибудь итальянцев типа Д'Аннунцио, думаешь: да, вот люди дожили до фашизма и преодолели его, а мы просто отстали. А может быть, мы действительно вступаем в прекрасный этап преодолеваемого фашизма?

–– Я думаю, что я в данном случае за аборт.

«Я никогда не была задротом, который только читает книги»

–– Были ли книжки в детстве, от которых ты физически не могла оторваться? Вот как я от «Попытки к бегству» – я её всю ночь читал под одеялом, пока не дочитал. Как это было у тебя?

–– У меня было детство такое очень странное, потому что я никогда не была тем, что называется в английском языке словом “nerd” – задротом, который только читает книги. И при этом я постоянно читала книги и всё успевала. Действительно, было такое детство. Может потому что на севере оно было. Поскольку я не ходила в детский садик, меня очень рано научили читать. Хотя вот сейчас я думаю: как можно научить читать в три года? Я вот смотрю на своих и думаю: «Боже мой, может, это сказки?»

–– Я в 4 года научился читать, честно. В 3 ещё только вывески читал.

–– У меня первая любовь, как ни странно, была не к детским писателям, а к Тургеневу. Я прочитала «Отцов и детей». Я ничего не поняла, но меня безумно захватило: гвозди и вот это вот всё, такие яркие образы. А второе было потрясение – Эрих Мария Ремарк. Причём долгое время я была уверена, что это женщина. Мария же!

«Три товарища» очень сильно меня изменили, изменили навсегда. Такие черты как честность, непримиримость, веру в инфляцию, в мужскую дружбу – все эти романтические вещи как раз привил мне Ремарк. А из наших – Владислав Крапивин.

–– Всё детство прошло под его книжки, особенно под «Ковёр-самолёт».

–– А у меня под «Трое с площади Карронад». Всё по трое – «Три товарища», «Трое в лодке, не считая собаки», «Трое с площади Карронад». А ещё «Оруженосец Кашка».

–– «Журавлёнок и молнии».

–– Точно. У меня даже доходит до того, что я сейчас детям пытаюсь читать это. Но они пока не понимают, зачем так много слов – вот бы сразу к сюжету. Но что-то доносить получается.

–– Доносить сейчас у многих получается.

–– Спасибо.

–– Я хочу просто продлить ремарковскую тему. Я тоже прочёл «Трёх товарищей» очень рано. Наверное, лет в 10. И мне понравилось, дураку. Я недавно перечитал и поразился: какого плохого вкуса эта книга!

–– Зря. Перечитал зря.

–– Так вот, нет ли у тебя ощущения, что хороший вкус для хорошей литературы не обязателен?

–– У меня есть чёткое ощущение, что не нужно перечитывать книги. Потому что неизбежно разочарование в том, что казалось незыблемым, сосредоточием счастья и вкуса. Есть у Ремарка «Триумфальная арка». Вот не буду я её перечитывать.

Чему ещё научил меня Ремарк практически на 15 лет – это безудержное, романтическое пьянство.

–– «И надрался уже по-настоящему». Да, это мы любим. До сих пор помню, как «купила она ему отвратительный ром».

–– Кальвадос.

–– Да, или кальвадос, а он пил и говорил, какой он отличный.

–– Литература должна быть, на мой взгляд, взвесью запахов, вкусов, крови – всего, чем наслаждается человек. Иначе вообще читать, я считаю, бессмысленно.

–– Кстати, у тебя есть книги, которые ты любишь читать и перечитывать в поддатом состоянии? У меня есть несколько текстов, которые на меня страшно действуют в этом вот виде.

–– Ну, разве что Буковски.

–– Серьёзно? А у меня, скажем, есть такой поэт Гандлевский. Я его стрезва совсем не могу читать, потому что нет там содержания. А спьяну я плачу всегда, когда его читаю.

«В зеркале я вижу человека, который очень упрямо сопротивляется унынию, лени, рефлексии»

-- Вопрос из зала. Кого или что вы видите в зеркале, кроме собственного отражения?

–– Кроме собственного достоинства!

Я вижу человека, который очень упрямо сопротивляется унынию, лени, рефлексии, которая мне свойственна. Вот это я всё вижу в зеркале. Я пытаюсь не огорчаться, видя морщины, которые у меня стали появляться. Я пытаюсь сосредоточиться на том, что радость она и в этом возрасте радость. И знаете, у меня получается. Мне 39 лет, я абсолютно счастлива в этом возрасте.

––Вот гениальный вопрос из зала, совершенно неожиданный: «Чего нельзя выразить в стихах, но можно выразить в прозе?»

Прозу же ты тоже пишешь?

––– Ну, рассказы, да. На самом деле, рассказы намного сложнее писать, чем стихотворения. А к стихотворениям я отношусь, по большому счёту, как сволочь. Потому что для меня они не больше, чем математика. Есть стихотворение, например, моё «На ёлке у Ивановых». Я его прочитать не могу, я сразу начинаю плакать. Оно совершенно не смешное, и оно удивительным образом вышло, то есть получилось, не могу понять, почему. А рассказы писать сложнее. Но сложнее всего – рисовать. Именно не писать картины, а рисовать. Я рисовать не умею, поэтому очень люблю это делать. А когда кто-то начинает говорить: «Да какая там может быть выставка!» – Я так оскорбляюсь почему-то…

«Я стараюсь не лгать»

–– Гениальный вопрос: «Ч» Возраст.

–– Ну, не знаю, некоторых красит. Вот меня – красит. Я в 20 была такая…

–– Да ну какие ж мы девушки-то с тобой уже!

–– Девушки, понимаете, бывают очень глупые. И, прикрываясь тем, что они девушки, думают, что им всё можно, и становятся непроходимыми.

–– Вопрос: «Оно правда “в Неве отражается”? Искали – не нашли».

–– А, Адмиралтейство-то? Это, знаете, попытка сделать лоботомию песне «автомобильный блюз».

–– Это Небесное Адмиралтейство.

–– Ты как хочешь, так и назови. По большому счёту это неважно. Меня очень часто пытаются прижать к стенке и сказать: «А вот в одной песне вы поёте “время толковейший знахарь”, а в другой песне – “идиот, кто придумал, что время лечит”» – Я думаю: какая связь-то вообще? До сих пор не знаю, что отвечать, когда мне задают этот вопрос.

–– Длинный вопрос: «В каких случаях вы лжёте?»

Блестящий вопрос, на самом деле. Я–в каждом втором. Потому что жизнь такая.

–– У меня есть майка с надписью: “ Trust me. I’am a liar”. Так вот, в каких случаях я лгу? Я бы не сказала, что я этого никогда не делаю, но я могу сказать, что я стараюсь не лгать. Я просто очень хорошо помню рассказ Драгунского про манную кашу. Когда на шляпу упала эта манная каша, мне стало так жутко, что теперь я думаю, что хоть это и безумно страшно, но лучше сказать: «Знаешь, вот я тебя разлюбила». Чем мучиться, и потом ещё хуже становится.

–– «Вы интересный и харизматичный человек. От вас и вашей позиции веет добром и позитивом. Как вам это удаётся в жестокое и жёсткое время?» Я вот не вижу большой доброты, но вдруг там где-то…

–– Это как это? Почему?! Между прочим, послушайте, можно я расскажу преамбулу? Когда мне предложили прийти в гости к Диме, я подумала: ну, наконец-то. Я помню одну единственную встречу, эфира я не помню, но мне понравилось.

Начистоту раз уж заговорили, о «чистоте эксперимента»: всё, что касается русской современной литературы, очень долгое время не принималось мною вообще. А если и принималось, то в штыки. И мне постоянно говорила мой пресс-атташе Юля: «Почитай, вот есть Быков, почитай». Я говорила: «Да что, да зачем…» И постоянно мне дарили книги твои, дарил мне барабанщик наш Дима Горелов. Я не читала. А потом вдруг я взяла и прочитала такую классную вещицу, которая называется «X».

–– Спасибо, это моё любимое.

–– Мы были, по-моему, где-то в Краснодаре. Я где-то часов в 11 вечера говорю: «Юля, достань мне телефон! Я прочитала классную вещь».

Звоню, говорю: «Димуля, какой ты молодец!» Думаю, сейчас меня пошлёт, конечно, с этим «Димуля», мы практически не знакомы.

–– Да знакомы-знакомы!

–– И когда мне предложили прийти на эти чтения, на эту творческую встречу, я грешным делом подумала, что мне надо подготовиться. Подготовиться – это значит: прочитать всю литературу мира, подковаться в том, что происходит, например, в телевизионных передачах, где принимал участие Дмитрий Львович Быков. И я посмотрела полторы совершенно дрянных программы, отвратных просто. В них над человеком, мягко говоря, измывались. А он, очень гордый парень, конечно, хороший этот Быков, он смотрел на них и всё понимал, потому что он умнее. А передачи эти назывались то ли «Поединок», то ли «К поединку»... с Соловьёвым.

–– То ли «Всё едино», да-да, что-то такое. То ли «Поединок», то ли «Подонок».

–– Да, и Никита Михалков там свой манифест представлял.

–– Господи, Диана, ты и это видела!

–– Я хочу задать вопрос, потому что больше не представится случая.

–– Вопросы здесь задаю я, но – пожалуйста.

–– А зачем ты туда пошёл? Это отвратительно просто было.

––  Ну, почему? По-моему, это было очень весело. Это был мой первый год в МГИМО. У меня была группа, состоящая исключительно из девочек одна другой краше. И во время семинара мне позвонили (я не отключил телефон) и сказали: «Придёте ли вы на «Поединок» с Михалковым?»

А передо мной сидел весь этот цветник. Я громко, чтобы они слышали, сказал: «На «Поединок» с Михалковым? Я? Разумеется!»

А у них так красиво вытянулись лица. Я говорю: «Если вы хотите помочь мне выстроить линию поведения, встретимся вечером в кафе». И они все пришли. И мы выстроили линию, очень хорошо всё придумали. В общем, причина как всегда была вот в этом, а не в чём-то другом.

–– Спасибо, я так и знала.

–– Мне очень нравится тут ряд вопросов: «Какое слово вам труднее всего произнести вслух?» – сильный вопрос.

–– Я не понимаю вопроса.

–– Ну, есть слова, которые ты никогда не можешь сказать? «Люблю», «блаженство», «соборность», «скотина»…Ну, трудно тебе публично признаться в любви, в ненависти, оскорбить кого-то?

–– Ну, почему же, я могу в любви признаться, запросто.

А так, мы дома не говорим глагол «кушать».

–– Я тоже не люблю. Мне когда-то гениальный писатель Миша Успенский сказал, что есть три слова, изобличающие идиота: «извиняюсь», «кушать» и «супруга». Запомнить очень просто: извиняюсь, супруга кушает.

«Когда пишу – становлюсь абсолютно маленькой»

 Вопрос: «Когда вы пишите, вы слышите голоса, видите картины или это всё же ощущения?»

–– Какие голоса? А вы слышите голоса? Нет, ребята, извините, я не слышу.

–– Когда ты пишешь, как это происходит?

–– Я очень весёлая. У меня был приятель, которому делать было нефиг, и он писал в метро. А я пишу тогда, когда ко мне приходит. Я становлюсь абсолютно маленькой, и я понимаю, что на пике нахожусь. По большому счету, в любви это сродни первому откровению. И я постоянно в таком состоянии нахожусь. В этом нет никакой экзальтации, никаких «ах, оставьте меня, я пишу!», я могу совершенно спокойно сидеть с друзьями, все выпивают, а у меня ручка, салфетка, и я пишу. Так я написала «31-ю весну».

Большой, широкий город, магистрали и дома,

Гусары в окна, бесполезная тюрьма…

А припев был написан после того, как я пролежала в снегу целую ночь и потом болела пневмонией от несчастной любви. А вот что касается куплета, но нас было трое. В какой-то момент, когда беседа совершенно затухла, я сказала: «Ребзя, накидайте мне 11 слов». И кто-то сказал: «гусары», кто-то – «тюрьма» и вот всё, что вы слышите в песне. Но потом мне припев отомстил по полной программе, потому что он-то действительно хорош, а куплет такой: бла…

–– Нет, там стихи красивые, без дураков. Вот этот вопрос мне нравится: «Знаю, что одна девушка писала диплом по вашему сборнику «Дезертир сна». Есть ещё такое определение как «рок-поэзия». А что бы вы исследовали в своём творчестве как филолог?»

–– Я лингвист, я всегда говорю, что я не филолог, а лингвист. Мне нравится больше лингвистика. Когда я, наконец, поняла, почему родители так настаивали на том, чтобы я изучала иностранные языки, я поняла, что этот интерес перекрывает филологию как таковой. Потому что там больше схем. А что касается филологии, то я очень люблю читать, например, в поезде. Но в этом нет ничего непреодолимого, если ты пишешь сама. А касаемо лингвистики, то очень сложно начать писать на том языке, который тебе чужой. Но когда у тебя получается, ты чувствуешь кайф какой-то от того, что это случилось.

Поэтому я себя не оцениваю, во-первых. Я просто пишу как пишу, и пишу, когда мне этого действительно хочется. Я, может быть, поэтому до сих пор пишу, потому что игнорирую всё остальное.

–– Очень хороший вопрос, над которым вся мировая филология ломает голову: «Что нужно стихотворению, чтобы стать песней?»

Я думаю, в нём должно быть какое-то внутреннее противоречие, в которое музыка просовывает нож. Потому что на текст линейный невозможно написать музыку. В песне же всегда есть какой-то конфликт между музыкой и текстом, а если его нет, то получается, как правило, довольно плоско, нет?

–– Я бы не советовала все эти плоскости каким-то образом пересекать. Это не надо делать. Надо писать тексты и надо писать стихи. Ну, то есть когда я сажусь писать, я понимаю, что это будет.

––Ты понимаешь, что это будет: или стихи, или песня?

–– Да, совершенно верно. Сто процентов. Я знаю прекрасно. Плюс есть такая, знаете, странная штука: говорят, что стихотворение – это гораздо серьёзней, это метр. А тексты – это берёшь любой и поёшь, и вот у тебя текст. А это получается полная фигня. Это неправильно, это уловки людей, которые пишут плохо.

–– Но хорошо теоретизируют.

–– Не то что теоретизируют, но просто им потом не стыдно это всё по 54 раза повторять. И, к сожалению, такого очень много сейчас, в том жанре, в котором существует рок-н-ролл.

–– Я помню, как я когда-то Бориса Борисовича Гребенщикова, не знаю, как ты к нему относишься, а для меня он абсолютный гений, я его как-то спросил: «Есть ли условия для того, чтобы написать хорошую песню?» Он ответил: «Неделю писать плохие». И потом, на восьмой день, неожиданно пишется хорошая, как бы прорастает из этого гумуса. А у тебя как это происходит?

–– Неделю не писать ничего, тогда получится что-то стоящее.

–– А у меня гребенщиковский как раз вариант: я должен долго писать плохо, чтобы потом написать хорошо. Я думаю, это как-то гендерно определяется.

–– А мне кажется, что это определяется степенью дисциплинированности. Потому что я в этом совершенно не дисциплинированный человек. Я даже вот сейчас опоздала, между прочим. Мне когда пишется, тогда и пишется. Я просто не боюсь не писать. И мне кажется, что если всё это перекроет, извините, пожалуйста, я сейчас скажу «Господь», потому что именно к нему я апеллирую, когда пишу, а не к зрителям, не к Быкову, не к своим детям. Я понимаю, что вот у меня есть связь с тем, кто там. Если он мне скажет: «Баста», – мне придётся это принять. И мне совершенно не зазорно будет идти и чем-то другим заниматься. Я просто не боюсь работать. Чем?

–– Преподаванием, переводами.

–– Ну, или я не боюсь работать руками. Я вот работала в стройбригаде, например. Кстати, я очень, между прочим, толковый исполнитель, я всё очень чисто делаю. Поэтому, если вдруг случится что-то такое непредвиденное, то я не могу сказать, что я готова, но мне не слабо всё начать с нуля.

–– Великолепная позиция!

Вопрос: «Диана Сергеевна, в ваших произведениях предложения разделены точками, но не имеют заглавных букв, если идёт перечисление, не всегда ставятся запятые. Такой стиль оформления подчеркивает открытость и искренность ваших стихов? Или это проблемы с пунктуацией?»

–– Как ответить на этот вопрос?

–– Проблемы с пунктуацией.

–– Если вы увидите подписанное моими инициалами нечто, что будет составлять текст, с одной даже запятой, знайте, что вас просто обманули. Запятые я не оставлю. Никогда.

В этом году моим детям исполнилось четыре года. Я поздравляла их с Днём Рождения и написала первые им открытки в жизни. И я считаю, как человек, который, действительно, любит русский язык, его знает в общем-то неплохо, в том числе орфографию и пунктуацию, что сначала нужно давать общее представление детям, а не крошить их под себя. Поэтому давайте они вырастут и сами решат, нужны им эти запятые или нет. Вот мне они не нужны.

«Мы присутствуем при какой-то сверхжестокой игре, в которую играют те, кто сидит наверху»

––  Вопрос абсолютно сразу вот попавший в ту же тему: «Вы часто бывали на Украине, знаете её культуру и язык. Что вы скажете на счёт присоединения Крыма? Кому от этого стало лучше?»

Ну, Крыму так уж точно, я думаю.

–– Послушайте, давайте будем точны. Я не знаю украинский, я могу «розмовляти на українську мову», но это было давно. Я, действительно, была очень увлечена украинской культурой, два года назад я просидела там тренером в «Голосе». Программа, которую гениально совершенно придумали какие-то голландцы, которые, мне кажется, тоже крепкого чего-то приняли: сидишь слушаешь людей, не видишь их, а потом нажимаешь на кнопку, если понравилось. Мне кажется, это очень честно.

А что касается Украины, у меня очень четко убеждение, что мы присутствуем при какой-то сверхжестокой игре, в которую играют те, кто сидит наверху, и к чему это приведёт – страшно подумать. Но то, что страшно, это точно. Вот мне стало страшно, когда я узнала про референдум, мне стало страшно сегодня, когда я увидела 96%. И то, с чем я сегодня зашла сюда на эту сцену, с этими арбатскими побоями, я думаю, что это звенья одной цепи.

У нас просто происходит раскол в обществе. И начался он, разумеется, не сейчас. Задавать вопросы: «Как вы относитесь Крыму?» и «Как вы относитесь к Украине?», безусловно, позволительно. Извините меня, пожалуйста, я не аполитична, у меня есть моя гражданская позиция, но! Но для меня самое главное – писать, и писать хорошо. Потому что если я буду заниматься тем, что постоянно кого-то поддерживать или кого-то обличать, я просто закончусь как человек, которому всё-таки что-то Бог дал, вне зависимости от желания.

–– Вот и будь его доверенным лицом.

–– Спасибо. Пока у нас получаются отношения.

«Хочу писать и хочу быть здоровой»

–– Вопрос: «Диана, кем вы себя видели в 15 лет, и какой вы себя видите в старости?»

–– В 15 лет я себя не видела вообще. У меня был очень серьёзный пубертат, очень жёсткий. А в старости я хочу писать и хочу быть здоровой.

–– Это вещи связанные: кто хорошо пишет – тот и здоров.

–– Ничего подобного. Тот, кто хорошо ведёт себя после концертов, тот здоров. А после концертов от меня просто ничего не остаётся. И все стихи и рассказы просто ничто, по сравнению с тем, что происходит со мной после того, как пою песни.

–– Я думал, это у меня только такое ужасное состояние. А как ты выходишь из него?

–– Конечно же, лечит время. Но вот я приезжаю, ложусь спать, меня, конечно, трясёт ещё полночи. Я думаю про стакан молока. Потом думаю: «Может, в следующий раз? А сейчас немножко винца выпить?», потом думаю: «Нет, лучше не буду». И даже если ты ложишься спать – на следующий день ты разбитый. К вечеру следующего дня ты начинаешь оценивать то, что с тобой произошло. А потом, вечером, опять концерт… Потом опять концерт… Потом опять… И ты понимаешь, что ты в какой-то машине, которая тебя куда-то несёт, и ты на это согласилась почему-то. И вдруг после пятого концерта наступает катарсис, и ты понимаешь, почему.

То есть у тебя уходит усталость полностью, и ты начинаешь себя чувствовать по-новому. Если угодно в данном случае позволить себе каплю сарказма, то, знаете, люди, у которых короткие стрижки, они волосы не моют. И волосы с течением времени сами становятся чистыми. Так вот, если принять, что это твой путь – концерты играть каждый день, то силы вернутся сами собой, ребята. Попробуйте.

–– Диана, очень люблю вас, вы как шикша – начнёшь есть и не можешь оторваться.

–– Ты знаешь, что такое шикша?

–– Нет.

–– А я знаю. Что, кто-то с Чукотки здесь? Шикша – это такая чукотская ягодка, она чёрного цвета и она такая вязкая, кстати. Вы что имели в виду?

–– Может быть, паслён?

––  Я не знаю, что такое паслён.

–– Это такая шикша своего рода.

–– А, ну вот и поговорили. Я когда увидела впервые огурец, я сказала, что это корюшка, потому что у нас не было фруктов и овощей…

–– Ну, он пахнет ею, безусловно. Но он не плавает. То есть, если его положить в воду, то он, конечно, поплывёт…

«Всё из любви соткано…»

–– «Главная тема вашего творчества – любовь. Неужели на свете нет ничего важнее?»

–– А что?

–– Тот же Успенский сказал, что «любовь – это результат чёрного пиара, хороший обед действует гораздо сильнее».

–– Для меня нет. Мне кажется, что всё из любви соткано, а человек ею пропитан должен быть с самого рождения. Опять же, очень серьёзное впечатление произвёл на меня этот инцидент сейчас на Арбате, вот эти трое ублюдков, их явно ведь никто не любил. И всё идёт из детства, и если мы детей своих не зацеловываем, не обнимаем и просто не топим в своей любви, по-хорошему, конечно, я не говорю о том, что не нужно их воспитывать при этом, они становятся совершенно беззащитными, а впоследствии равнодушными и жестокими. Это абсолютно точно, я в этом убеждена. Поэтому любовью пропитано всё, абсолютно всё, во всяком случае, для женщины.

–– Абсолютно блестящий вопрос: «Скажите, любовь к себе и эгоизм – разные вещи?»

Очень правильный вопрос. Простите уж, я отвечу, а потом Диана. Мне кажется, что любовь к себе, понимаете, это прекрасная вещь, она бескорыстна. А эгоизм – это расчетливое, корыстное поведение. Эгоизм – это пренебрежение к другим, эгоисты себя любят очень редко, они действуют для себя интуитивно. А вот любовь к себе, это, помните, как гениально у Синявского говорит инопланетянин Пхенц в рассказе: «Что же мне делать среди вас, если не любоваться собой?» Это очень правильная формула. И ещё гениально сказала Марь Васильна Розанова, жена Розанова, дай Бог ей здоровья: «Вас всех нашли в мышиной норе, а меня купили в магазине». Вот это правильно, любовь к себе – это правильно.

Диана, что ты можешь сказать на эту тему?

–– Абзац.

–– Очень хороший вопрос: «Нужен ли вам Бог или вы обходитесь без этой гипотезы?» – Паскаля кто-то у нас читал, Декарта знает.

–– Моему отцу исполняется 67 лет. Я позвонила, говорю: «Тятя», – я зову его Тятя, – Поздравляю тебя с наступающим Новым годом, слава Богу, хоть дожил, некоторые в 17 мрут». Он мне говорит: «Ну, ты знаешь, я вообще стал атеистом вдруг, без перехода». А я думаю: хоть бы мне дожить до 67 и так же трепетно и беззаветно быть влюблённой в Бога. Это очень классное чувство.

–– Как, собственно, ты оказалась в Магадане? Может, тоже потомок ссыльных каких-то?

––Родители туда уехали, не понимаю почему. Они журналисты. В Белоруссии жили. И решили. когда мне было 4 года, что нужно на Север. Ну, там романтика, наверное, какая-то. И всё. И мы стали жизнь сначала на Чукотке, потом на Колыме, а потом в Магадане.

–– А магаданские северные люди, что это за люди?

–– Таких здесь нет, это совершенно особая порода, стойкие, очень благородные, бескорыстные люди. Мне кажется, вот такие люди, они как раз-таки открывали в своё время Америку. Просто поехали, всё бросили. И вот авантюризм со всего света дал начало огромной-огромной стране, которая богата национальностями, я имею в виду.

Вот если бы наш Север не был связан так из ГУЛАГом, с сильными, а всё-таки было бы какое-то животворное начало, то, мне кажется, что из Севера очень много и мы могли бы взять, и очень многим могли бы питать страну – не только золотом и всеми вот этими корыстными делами.

Я была в Магадане в этом году, думала, прилечу в Магадан, сыграю концерт – ревела как белуга, с самого начала прилетела – стала плакать. Ничего не изменилось, всё осталось прежним. Нет, конечно же, бараков, но вот этот дух… У меня за сколько лет, что я там жила, а жила я там 18 лет, не было ни одного момента, когда человек без сподлил, когда человека можно было бы купить. А я общалась с разными людьми, кто-то сидел. Но это совершенно другой породы люди, понимаете.

И когда я прилетела сюда, я па я влюбилась в Питер, потому оттуда и сбежала.

–– Это хорошая фраза, потому что чем сильнее влюбляешься, тем сильнее бежишь. Тут, кстати, написано: «А вам состояние любви нужно? Или для вас это зависимость?»

Для меня – зависимость. Когда я влюблён, у меня очень печальное состояние, очень печальное и очень тяжелое. Поэтому я люблю уже домашнюю, уютную любовь, когда страсти прошли, секс уже не обязателен, а можно просто поужинать. Семья, мне нравится, я человек семейный по природе. А вот эти драки, скандалы, суицидные попытки, ревность мучительная – хуже ревности ничего нет, унизительнее. У меня, кстати, с Питером такие отношения: очень его люблю, при этом очень ненавижу. И еду к своей купчихе-Москве, к своей толстозадой купчихе, с которой мы пьем чай, смотрим фильмы на ночь.

–– Когда меня спрашивали: «Что для тебя Питер и что для тебя Москва?» – Я всегда говорила, что Питер – это франт, с тросточкой, определенного фасона шляпой, а Москва – это купчиха. Я всегда говорила, да, хлебосольная, малость…

–– Безвкусная, да.

–– Но мне кажется, что они в чем-то друг друга все-таки дополняют.

–– А у них тоже любовь. И если учесть, что у франта уже все зубы выпали и лицо, как у Град Каньона, то конечно, да…

«В стихотворении «Киты» говорится о любви? А если о любви, то можно ли быстро остыть?»

–– «Киты» – оно детское. Когда мы жили на Чукотке, родители пошли в сопки. И я вот как сейчас помню: вот они карабкаются два с половина часа на какую-то сопку, и решили сделать привал. И мама открыла нож перочинный и стала резать хлеб. И в этот момент кто-то закричал: «Смотрите, медведь!» – на нас катился клубок коричневый.

Мы два с половиной часа забирались, а спустились минут за 5. Мама всё это время бежала с этим открытым ножом. И вечером нас приютили рыбаки. Назывались такие домики рыбачьи – балки. И рыбаки были китобоями. И я попробовала мясо кита в этот вечер. Я до сих пор помню его вкус, это отвратительная жвачка такого черно-белого цвета, как желе на вид. Его совершенно невозможно прожевать. И всегда, когда я говорю об этом, мне стыдно. Я могла бы и не попробовать его, но мне было мало лет. А это апогей такой ненужно жестокости – киты.

киты обнимают друг друга боками.

их мясо невкусно. их тело брутально.

мне дали на пробу. я долго жевала.

а после в сугробы блевала.

наверное в сердце кита спят олени.

стремятся в леса и противятся лени

китовой. и тычутся нежно

рогами в солнечное сплетение.

и кит сердцем дышит. и кит грациозен.

немного неловок (спасибо природе).

и я доверяю ему свое тело

и мы с ним танцуем несмело.

... и я поняла что кита полюбила.

гарпун поломала ружье утопила.

и в мае нырнула ему на колени.

и он подарил мне оленя

что жили в нем сердцем

как верные стражи.

но я отказала ему - стало страшно

что всюду вода без намека на сушу.

расстались без слов - так честнее и лучше.

и быстро остыла. а летом узнала -

убили его. свежевали на скалах.

и не было слез: сердце заиндевело.

но каждую ночь он приходит. несмело

меня обнимает и мы до рассвета

танцуем. он нежно мне гладит колено.

но сны исчезают как тени.

мне так не хватает оленя.

–– «Для вас первично половое или человеческое?» – Скажем так, «гендерное или человеческое»? Чтоб смягчить.

–– А что его смягчать, на него, мне кажется, даже мои дети ответят. Мы же сексизмом не страдаем здесь. Конечно же, человеческое.

–– Ты не отвечай с такой легкостью. Потому что я не могу одно отделить от другого. Я – убежденный сексист, к сожалению, ничего не сделаешь, уже любовь феминисток заслуживать поздно, да и надо ли. Для меня всё-таки женская психология очень радикально отличается от мужской. Это две разных планеты.

–– Согласна. Носила в себе мальчика и девочку, у меня же двойняшки. Родила. Не могла предположить, что настолько разные существа мужчина и женщина. С самого начала, абсолютно не пересекаются, ни в чём. Мне кажется, это незыблемость, на которой всё держится.

–– Я помню, спросил Искандера: что важнее национальное или социальное? И он с великолепной своей афористичностью ответил: «Социальное – сильней, национальное – глубже». Вот если стереть все матрицы, национальное останется под конец. Также и с полом. Людей, которые провозглашают свою независимость от него, гордо утверждают, что они должны, будучи женщинами, забивать гвозди и класть кирпичи, решать судьбы мира и так далее, а для мужчины ничего нет зазорного заштопать носки – вот не доверяю таким людям. Я считаю, что пол – вещь неотменимая.

–– До того как у меня появились дети, я была убеждена в том, что у меня всё нормально, всё хорошо, я пишу песни и меня понимают в этом, и это важно, между прочим. Но когда они у меня появились, я поняла что это всё, безусловно, меркнет по сравнению с материнством. Потому что это самое главное, что может сделать женщина. Тут меня никто не переубедит, это счастье, которое я сейчас испытываю ежедневно.

«Как-то странно мы назвали группу…»

–– «Диана, я спортсмен, стрелок. А вы когда-нибудь пробовали ночью стрелять из снайперской винтовки? Это трудно».

–– Я думаю, что это по большому счёту невозможно. И у меня был такой период, когда я говорила: «Как-то странно мы назвали группу – как же можно ночью стрелять снайперу». Я не понимаю, почему группа так названа, но понятно, что уже ничего не поменяешь. А что касается стрелять, то да, я стреляла, у меня какие-то грамоты были, висели на стенах.

–– Надо лаконично отвечать: приходилось стрелять. 

И ещё раз про чтение…

–– Замечательный вопрос: «Как вы относитесь к герою Арбенину, вашему противному однофамильцу?»

Ну, вы помните, как он ужасно поступил с женой в «Маскараде» Лермонтова. Если кто не помнит, он её траванул. А потом раскаялся. Как ты относишься? Одним он нравится, другие говорят: скотина. Мне кажется, скотина.

–– Ну, не знаю. Я всегда понимала, почему Отелло так поступил, поэтому, может быть, Арбенину тоже так не повезло в жизни. Я вообще мужчин оправдываю. Зачастую они влюбляются либо в истеричек, либо в дур. И, конечно, получается так… А эта история про китайца, который сбросился с 25 этажа, после того, как с девушкой 5 часов ходил по торговому центру и покупал что-то. Знаешь эту историю? Вопиющий случай.

–– Знаю. Я даже помню у Некрасова хорошие стихи на эту тему:

Кто говорит «Прекрасны оба» —

На нежный спрос: «Который взять?»

Меж тем как закипает злоба

И к черту хочется послать

…

Спеша скорей покончить муку,

И, увидав себя в трюмо,

В лице твоем читает скуку

И рабства темное клеймо?...

-– А Бродский продолжил:

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером

подышать свежим воздухом…

И так далее.

–– Жестокие стихи.

Хорошая записка: «Пусть почитает».

Я вот так часто слушаю, как ты поёшь, может быть, благодаря сыну слишком часто. Но мне очень нравится. А вот как ты читаешь, я никогда не слышал.

–– Я могу.

На финише я был небрежен:

Носком черканул по мелу.

И справа и слева орали...

Я понял - что я пришел первым.

Гудело в затылке. Лоснились

Виски ледяными ручьями.

Все те кто дышал мне в затылок

Я знал - мне не станут друзьями.

Я волосы мял в полотенце.

И жутко хотел текилы.

Шампунь пах иллюзией груши.

Я куртку на плечи накинул

И дернул оконную раму

И прыгнул в траву. Покатился.

Когда побежал стало горько -

Что не с кем было проститься.

***

сначала он даже не понял

как вышло. сломалась скорость

о пыльный каркас железа.

внезапно он понял и взвыл.

небо текло полосою

до горизонта. что стоит

совесть измучить кровью

не смея глаза закрыть?

сначала он ощупью пальцев

хотел поползти по асфальту.

но как-то внезапно сжался

в ладони спрятал лицо.

вода - это то что нас прячет

от грунта земли. тело - мячик -

гудрон полирует не хуже

чем дворник метет крыльцо.

и странно что боль пахнет хлебом.

он умер в июне. в среду.

отдать не успел за новый

компьютер должок отцу.

а зебра есть смерть пешехода.

любовь под гипнозом исхода

внезапно становится вечной

и мертвым идет к лицу.

***

слава богу что я знаю точно что будет в конце:

параллельные рельсы и ты всё узнаешь не сразу

неглубокие шрамы на бледном скуластом лице.

и портье перед номером будет стоять как на страже.

слава богу что я не успею тебе показать

свою старость и немощь и робость просить о заботе.

как колотится сердце! как хочется плакать! прицел

как всегда начеку и готовится мушкой на взводе.

слава богу что быстро. что свет не успел догореть

промелькнув на сетчатке флажком и соцветием розы.

мы любили огонь. мы любили на пламя смотреть

доверяя ему свою жизнь. и не чуя угрозы.

слава богу что бог не успел помешать мне уйти.

а теперь наша встреча постфактум а значит формальна.

я вернусь на любимые скалы в изящной пыльце.

не печалься прошу. догоняй. горы вьются спиралью.

слава богу что я буду петь когда ты замолчишь

а сказав мне что стало потом. я простила всех сразу.

потанцуй для меня. и не дай мне опять умереть.

мы же в связке с тобой! навсегда мы с тобой скалолазы.

, они становятся совершенно беззащитными, а впоследствии равнодушными и жестокими. Это абсолютно точно, я в этом убеждена. Поэтому любовью пропитано всё, абсолютно всё, во всяком случае, для женщины.

–– Абсолютно блестящий вопрос: «Скажите, любовь к себе и эгоизм – разные вещи?»

Очень правильный вопрос. Простите уж, я отвечу, а потом Диана. Мне кажется, что любовь к себе, понимаете, это прекрасная вещь, она бескорыстна. А эгоизм – это расчетливое, корыстное поведение. Эгоизм – это пренебрежение к другим, эгоисты себя любят очень редко, они действуют для себя интуитивно. А вот любовь к себе, это, помните, как гениально у Синявского говорит инопланетянин Пхенц в рассказе: «Что же мне делать среди вас, если не любоваться собой?» Это очень правильная формула. И ещё гениально сказала Марь Васильна Розанова, жена Розанова, дай Бог ей здоровья: «Вас всех нашли в мышиной норе, а меня купили в магазине». Вот это правильно, любовь к себе – это правильно.

Диана, что ты можешь сказать на эту тему?

–– Абзац.

–– Очень хороший вопрос: «Нужен ли вам Бог или вы обходитесь без этой гипотезы?» – Паскаля кто-то у нас читал, Декарта знает.

–– Моему отцу исполняется 67 лет. Я позвонила, говорю: «Тятя», – я зову его Тятя, – Поздравляю тебя с наступающим Новым годом, слава Богу, хоть дожил, некоторые в 17 мрут». Он мне говорит: «Ну, ты знаешь, я вообще стал атеистом вдруг, без перехода». А я думаю: «Хоть бы мне дожить до 67 и так же трепетно и беззаветно быть влюблённой в Бога. Это очень классное чувство.

–– Как, собственно, ты оказалась в Магадане? Может, тоже потомок ссыльных каких-то?

––Родители туда уехали, не понимаю почему. Они журналисты. В Белоруссии жили. И решили. когда мне было 4 года, что нужно на Север. Ну, там романтика, наверное, какая-то. И всё. И мы стали жизнь сначала на Чукотке, потом на Колыме, а потом в Магадане.

–– А магаданские северные люди, что это за люди?

–– Таких здесь нет, это совершенно особая порода, стойкие, очень благородные, бескорыстные люди. Мне кажется, вот такие люди, они как раз-таки открывали в своё время Америку. Просто поехали, всё бросили. И вот авантюризм со всего света дал начало огромной-огромной стране, которая богата национальностями, я имею в виду.

Вот если бы наш Север не был связан так из ГУЛАГом, с сильными, а всё-таки было бы какое-то животворное начало, то, мне кажется, что из Севера очень много и мы могли бы взять, и очень многим могли бы питать страну – не только золотом и всеми вот этими корыстными делами.

Я была в Магадане в этом году, думала, прилечу в Магадан, сыграю концерт – ревела как белуга, с самого начала прилетела – стала плакать. Ничего не изменилось, всё осталось прежним. Нет, конечно же, бараков, но вот этот дух… У меня за сколько лет, что я там жила, а жила я там 18 лет, не было ни одного момента, когда человек без сподлил, когда человека можно было бы купить. А я общалась с разными людьми, кто-то сидел. Но это совершенно другой породы люди, понимаете.

И когда я прилетела сюда, я па я влюбилась в Питер, потому оттуда и сбежала.

–– Это хорошая фраза, потому что чем сильнее влюбляешься, тем сильнее бежишь. Тут, кстати, написано: «А вам состояние любви нужно? Или для вас это зависимость?»

Для меня – зависимость. Когда я влюблён, у меня очень печальное состояние, очень печальное и очень тяжелое. Поэтому я люблю уже домашнюю, уютную любовь, когда страсти прошли, секс уже не обязателен, а можно просто поужинать. Семья, мне нравится, я человек семейный по природе. А вот эти драки, скандалы, суицидные попытки, ревность мучительная – хуже ревности ничего нет, унизительнее. У меня, кстати, с Питером такие отношения: очень его люблю, при этом очень ненавижу. И еду к своей купчихе-Москве, к своей толстозадой купчихе, с которой мы пьем чай, смотрим фильмы на ночь.

–– Когда меня спрашивали: «Что для тебя Питер и что для тебя Москва?» – Я всегда говорила, что Питер – это франт, с тросточкой, определенного фасона шляпой, а Москва – это купчиха. Я всегда говорила, да, хлебосольная, малость…

–– Безвкусная, да.

–– Но мне кажется, что они в чем-то друг друга все-таки дополняют.

–– А у них тоже любовь. И если учесть, что у франта уже все зубы выпали и лицо, как у Град Каньона, то конечно, да…

«В стихотворении «Киты» говорится о любви? А если о любви, то можно ли быстро остыть?»

–– «Киты» – оно детское. Когда мы жили на Чукотке, родители пошли в сопки. И я вот как сейчас помню: вот они карабкаются два с половина часа на какую-то сопку, и решили сделать привал. И мама открыла нож перочинный и стала резать хлеб. И в этот момент кто-то закричал: «Смотрите, медведь!» – на нас катился клубок коричневый.

Мы два с половиной часа забирались, а спустились минут за 5. Мама всё это время бежала с этим открытым ножом. И вечером нас приютили рыбаки. Назывались такие домики рыбачьи – балки. И рыбаки были китобоями. И я попробовала мясо кита в этот вечер. Я до сих пор помню его вкус, это отвратительная жвачка такого черно-белого цвета, как желе на вид. Его совершенно невозможно прожевать. И всегда, когда я говорю об этом, мне стыдно. Я могла бы и не попробовать его, но мне было мало лет. А это апогей такой ненужно жестокости – киты.

Поделиться: