Быков без усилий
Идешь на лекцию, думаешь: освежу в памяти, получу представление. Начинаешь слушать и понимаешь, что освежать- то, собственно, нечего. И то, что у меня считалось филологическим образованием, на самом деле – груда разрозненных осколков. А вот знания Быкова – это такой безбрежный океан, который плещется, плещется, а когда он читает лекцию, будто сидишь на берегу. Вроде как вдыхаешь бриз, но знаешь, что вернешься к себе и снова станет душно.
А погрузиться в этот океан… погрузиться кишка тонка. И мозгов не хватает. На этом этапе тебя охватывает нежный и печальный комплекс неполноценности. И дикое желание расти. Так что читать начинаешь больше. Многое впервые. А начинаешь читать и понимаешь: о, ужас! Какой грандиозный ПРОБЕЛ! Хотя не понимаешь, в чем именно, потому что в образовании – это самое меньшее.
Я все упустила. Столько времени зря. Столько времени не там искала ответы. А все так близко лежало! Проклятая школа, от нее только отвращение к Пушкину. А самой некогда что ли было… Чем я занималась – детьми, любовью? И почему мне раньше не говорили, что в книгах столько удовольствия? Почти как в еде.
Когда Быков рассказывает о классиках, он улыбается. И улыбка эта не относится к зрителю в зале. Он улыбается писателю, восхищаясь его литературным гением и человеческими особенностями, словечками, слабостями. Он улыбается героям, их поступкам и той лихостью, с которой ими управляют классики. Он улыбается от удовольствия, которое несет соприкосновение с литературой. И, конечно, хочется присоединиться.
Быков не теряет ни секунды. Полтора - два часа он честно пытаетсявыложить максимум из того, что знает по теме. Бомбит сведениями, строит из них цепочки, подводит к выводам и аргументирует цитатами изо всех мыслимых источников. Он никогда не запинается, не мычит, не подбирает слов. И уж тем более не читает по бумажке. Слова словно сыплются сами. И это самые лучшие, не заумные, но емкие слова, вовсе не из тех, что лежат на поверхности. Или я не на тех поверхностях ищу.
При этом слушателя все время волнует возможность импровизации и игры, как в джазе. Возможность отклонится от темы с любой точки, с любой подробности. Отклониться и двигаться уже по боковой. Ведь за тем, что говорит лектор, ощущается громадный пласт того, о чем он еще мог бы рассказать. Лекция – не раз и навсегда утвержденный и окаменелый текст, а живое бурление, впрочем, всегда удивительно складное. Иногда он предлагает варианты: «Внутри озвученной темы я, мол, могу и об этом и о том… А про это я уже рассказывал и мне скучно снова… А вот тут можно найти еще и такой интересный поворот…» Из зала кричат – мы хотим про это! Быков кивает и начинает рассказ.
И легкость, с которой он говорит и пишет, не знаю, насколько она обманчива – эта легкость кого-то раздражает. Когда текст не залит каплями пота и крови – в фигуральном смысле, начинает казаться «Надо же, как ему все легко дается!» Но когда усилием воли подавишь в себе зависть и раздражение от масштаба и разносторонности таланта, от работоспособности, продуктивности, ума, остается чистый восторг! И тут накрывают стихи.
Не про Путина, а обычные стихи, вечные стихи. И что удивительно - это тоже он. Тот же самый. Написал лично про тебя. Про любовь. Про нелюбовь. Про бытие и быт. Про сиюминутное и всегдашнее. Не триста лет назад написал, и не сто, а вчера. И именно в таких выражениях и категориях, которыми мыслишь…Правда, уж как- то слишком проницательно про то, что хочешь от себя скрыть, когда, следуя модным тенденциям, «мыслишь позитивно».
Я прослушала его декабрьский литературный вечер в зале Чайковского иничего не запомнила. Вопреки очевидному думала: не может быть, не может быть…Записывала какие-то строчки. Но слушала так, будто он читает одну длинную балладу. И что-то такое отдельное, уж слишком знакомое улавливала про «непривычно большой запас нравственной правоты», про жизнь вблизи железнодорожной станции и, конечно, про надежду там, где надежды нет.
Полина Санаева
