В Москве Эдвард Радзинский выступает раз в году. В этом - первое отделение его авторского вечера длилось два часа. Классик как всегда выступал в жанре, придуманном им самим. То есть просто стоял или ходил по сцене и рассказывал об истории государства Российского. Без декораций, без бумажек. Из спецэффектов — интонации и паузы. А люди в зале Чайковского сидели, как загипнотизированные кролики. Потому что вот они — времена и эпохи — вам на блюдечке. И каждый персонаж понятен, вскрыт, разломлен, как персик, и ты уже смотришь в его сердцевину.

А все человек на сцене. Говорит один за всех.

В чем фокус? Почему, слушая Эдварда Радзинского, ты начинаешь воспринимать исторические события вроде заговора и убийства императора так, будто лично в них участвуешь? Чуть ли не слышишь топот сапог по коридорам дворца и запах гари чадящих факелов?

И вдруг чувствуешь историю изнутри, с того момента, когда она еще и не была историей, а была просто жизнью. Жизнью, складывающейся из мелочей и случайностей, из человеческих особенностей, пороков и благородства, ненависти и симпатий, бытовых заминок и психологии, без которой никуда.

Есть такое выражение «исторически обусловлено» — мол, существуют и тому, и этому в истории жесткие логические объяснения. В школе ты в них веришь априори, в университете появляются сомнения, а окончательно повзрослев, ужасаешься, какая ерунда влияет на судьбы миллионов! Так вот, для Радзинского это не ерунда. Он знает огромное количество красивых, сумасшедших, диких, страшных, прекрасных подробностей, обусловленностей, деталей, ставших историей. И вот с ними картины прошлого выглядят гора-а-аздо более насыщенными, чем в учебнике, выпуклыми, яркими! Эти картины ты уже не забудешь, как события собственной жизни.

Главное, ведь он ничего не пытается усложнить. Напротив, услышанное нами многогранное, охватившее несколько веков многослойное повествование — это то, что осталось после того, как автор уже «отсек все лишнее», попытавшись упростить сюжеты и уложиться в отведенное ему время. Попытавшись успеть.

Радзинский никогда не называл себя ученым — напротив, он всегда подчеркивает свое писательское место в истории. При этом исследует источники, документы, живет в архивах, ищет, дополняет, проверяет и перепроверяет. И все-таки слова «тщательность», «добросовестность», или «кропотливо», «упорно» к этому исследовательскому труду не применимы. Он работает именно так, но «кропотливо» - это как раз про ученых.
«Страстно» — вот, мне кажется, то слово, которым сразу описывается все, что делает Радзинский.

Потому что знать факты — это одно. И этого мало. Из фактов не всегда следуют правильные выводы, если делать их, основываясь только на логике. А вот Радзинский в своих трактовках ошибаться не может, как не мог ошибиться, например, Шостакович, когда писал 9-ю симфонию. Потому что не логикой такое пишется. Ведь есть наука, а есть еще понимание жизни целиком. И вот это «целиком» — тоже про Радзинского.

То, что мы услышали в тот вечер, — это не сумма сведений, не просто информация, а сумма жизненного и исторического опыта, увесистая добавка к тому, что все мы учили, читали, успели прожить, накопить и в самом лучшем случае — не запутаться. Интеллект, у кого он есть, — это то, что осталось, когда все выученное забыто. Так вот теперь, после Радзинского, то, что не забыто, очень четко разложено по векам, царям, заговорам, императрицам, войнам. Разложено и образовало грустную, трагическую, но подробную и целостную картину.


Все эти горы фактического материала, который Эдвард Станиславович обрушивает на нас со сцены и экрана, идеально структурированы. Они словно (и тут я допущу старомодное выражение) пропущены через сердце, и какое сердце! Вот он говорит что-то такое, допустим, про Екатерину II, и это обжигает. Сразу вспоминаешь, что перед тобой еще и автор гениальных «104 страниц про любовь».

Мужчины ведь в основном не понимают женщин. Кто-то умеет любить, кто-то умеет прощать, но понимать женщину — это совсем другое. И вот он что-то такое говорит про регентшу, или про Елизавету, или про Анну Иоанновну, и это обжигает, это простите, проникновение — в самое потаенное, женское. Я не привыкла, что мужчина может такое понимать.


В Радзинском есть не только понимание и сочувствие к женщине, но и уважение к самой любви. К примеру, Бирон. Бироновщина, временщик, курляндцы и все прочее, что ассоциировалось у меня с этим именем, поблекло после того, как я услышала, что Анна Иоанновна полюбила этого Бирона с первого взгляда при его первом появлении при курляндском дворе и любила до последнего вздоха. Столько ужаса, столько чудовищной несправедливости, жадности, тупости, беззакония в русской истории, в каждой смене власти, так что немного любви очень украшает… Не примиряет, но утешает.


А Анна Леопольдовна, которая всем, кто пытался получить у нее аудиенцию и поговорить о серьезных государственных вопросах, показывала рубашечку своего младенца? А Миних, который, гордо взойдя на плаху, снял ночной колпачок, потом снял паричок, аккуратно все это сложил, а когда объявили о помиловании — все это спокойно надел обратно и удалился, не меняя выражения лица… И захочешь — не сможешь забыть. Проникло в подкорку.


На вечере я была с детьми. 16 и 12 лет. Они обалдели от того, как, оказывается, становятся императрицами, — особенно как ею стала Екатерина I. Эти обладатели клипового мышления, эти представители поколения планшетов, любители картинок и игр, потребители информации и просто потребители смотрели на человека на сцене и слушали его с удивлением и беспокойством. «Это лекция? Это спектакль?»
Никто и никогда больше не расскажет им (да и всем) того, что они узнали в тот вечер. Невозможно все это прочесть в Википедии, услышать от учителя в школе, увидеть в видеообзорах или что они там еще смотрят на YouTube? Топы? 10 самых-самых?
Только Радзинский все это сложил из больших и маленьких осколков — из мемуаров участников событий, воспоминаний очевидцев, свидетельств современников, писем дипломатов, которые лежат в архивах по всему свету и которые больше никто не прочтет, не приобщит, не впишет в картину… Да, есть его книги. Я буду их читать, искать там его инотанции, его паузы. Есть еще телепрограммы, youtube. Но в наш век удаленного доступа личное соприкосновение с человеком такого масштаба - большое событие в истории. С человеком, который вместил в себя столько эмоций и знания, и так спешил поделиться этим с нами.

Читайте также