Он безутешен
Он вышел, стал читать, и дальше всё - никаких вопросов по поводу жилетки, кошкиной футболки, мятых брюк на сцене зала Чайковского и прочих пощечин общественному вкусу. Потому что стихи вопросов не оставили. А пощечины только начались.
Быков на фоне органных труб
Кто ходит на лекции, знает, что Быков выдает информацию в режиме пулеметной очереди, не дает перевести дух ни себе, ни зрителю, а чтобы следить за его мыслью, требуется напряжение, особенно с непривычки.
Привычки к стихам сейчас нет почти ни у кого. И хотя в этом зале собрались поклонники Быкова-поэта, слушать одно стихотворение за другим без перерыва было сначала физически тяжело. Тем более они так насыщены рифмами, мыслями, смыслами и эмоциями, к которым не подстроишься.
Кто-то как всегда был не готов к такому обстрелу. Кто-то настроился на раннюю, нежную лирику. А 18-го было много нового, сегодняшнего, жесткого, желчного, саркастичного, безнадежного, горького. Хотя Быков всячески старается сгладить драму иронией и даже получает упреки за это.
Если я сплю не один, то это разврат.
Если один, то и для разврата я слишком плох.
Я грабитель, если богат,
А если беден, то лох.
Меня не надо, и каждый, кто не ослеп,
Видит, как я предаю Лубянку и крепость Брестскую.
Если я ем — я ем ворованный русский хлеб.
Если не ем, то я этим хлебом брезгую.
--------
Я не стою и этих щедрот —
Долгой ночи, короткого лета.
Потому что не так и не тот,
И с младенчества чувствую это.
Что начну — обращается вспять.
Что скажу — понимают превратно.
Недосмотром иль милостью звать
То, что я еще жив, — непонятно.
-----
Невинно, с той же простотой,
С какой зовут на чашку чаю,
Мне все изменят – вплоть до той,
Которой я еще не знаю.
И потом, читать стихи дома, самому, даже знать их наизусть, слушать, постить, посылать отрывки в письмах (ставить в тему: «почитай - круть») – это легко. А когда они вот так, неразбавленные, обрушиваются одно за другим – это многократно усиливает впечатление, и делается почти невыносимо. Временами кажется, что уже слишком, слишком личное, слишком тайное, слишком моё. И хочется закрыть голову руками и просить пощады.
Это как если идешь куда-то поговорить о хорошем и умном, предвкушаешь удовольствие от общения, от искусства, от человека, а приходишь, садишься в кресло - и оказывается, что разговор будет лично о тебе. И это абсолютно невежливый, серьезный разговор о том, о чем трудно и невозможно говорить. И обычно не говорят. О чем нельзя. А тут вынуждают вблизи разглядывать свои страхи и боли, переживать их заново. И не оставляют надежды, что плохое кончится хорошо. И не оставляют надежды, что хорошее никогда не кончится.
Или даже больше - как во время самой последней ссоры, когдаприпоминается и беспощадно проговаривается все. И оказывается, что все было подмечено, ничто не упущено, ничто не прощено, все записано в карму, и как нести это дальше по жизни непонятно. И «Как ты можешь говорить такое?» никого не останавливает. И начинаешь немножко захлебываться. Хотя понимаешь, что беспощаден Быков прежде всего к себе. И пишет он о себе. И даже беспокоится о том, чтобы зрителю не было невыносимо. По крайне мере, говорит, что беспокоится.
К концу первого отделения зритель вошел в ритм и задышал в такт Быкову. Откликаясь на каждый нюанс, на каждую интонацию, повышение и понижение голоса. А болтанка была будь здоров. Читать, декламировать, интонировать Быков умеет тоже.
Второе отделение началось с ответов на груду записок. Это та часть выступлений, которую поклонники ни за что не пропустят. Отдельная радость.
Записки содержали просьбы:
- прочесть сатирические стихи («нет, мы решили, что сегодня только лирика»);
- почитать стихотворение «Я любил тебя одну» («Такого стихотворения нет, но я понял, о чем вы и прочту» - а имелось в виду, конечно, «На самом деле мне нравилась только ты»);
- «Вам нравится жилетка Вассермана?» - «Нет, моя лучше»;
- вопросы про перспективы передачи «Новости в классике» на Коммерсант FM, которую Быков вел c Андреем Норкиным («Перспективы есть – надежды нет»);
- про Путина («Почему вы не критикуете Путина по-настоящему жестко?» - «Видимо, и вам и ему кажется, что это еще недостаточно…»)
- и Навального. Было ясно, что Быков не хочет об этом много говорить, но когда сказал, что ему нравится быть сторонником Навального, зал с неожиданной решительностью зааплодировал.
Оказалось, что зрители не только поклонники поэзии Быкова, но иединомышленники. После записки «Мы друзья ребят, которые сидят по делу о митингах на Болотной. Вот пришли на ваш концерт. Можете что-то сказать, чтоб поддержать их?» Быков, который на все отвечает мгновенно – ненадолго замолчал. И эта пауза особенно впечатлила. То, что он сказал, потом надо бы цитировать буквально. Смысл: «Ребята, им осталось недолго. И когда мы победим – будьте милосердны. Не мстите!»
А потом Быков сказал: «Нам предстоит нелегкий эксперимент» и прочел две главы из своего нового романа «Квартал», который он пишет сейчас в соавторстве с загадочным писателем Чертановым, и который уверенно называет своей лучшей книгой.
И прочел две главы. И это было опять ни на что не похоже. Сломмозга, крушение стереотипов (уже последних), куча новых пощечин себе самому и зрителю-читателю, с которым жестко и издевательски на ты. Сегодняшний день во всей его красе и безобразии. Он читал, зрители очень, местами истерически смеялись, осмысление догнало потом и еще догоняет. А остальные главы, кажется, ответят на все вопросы, включая самые интимные.
В тот вечер в зал Чайковского пришли те, кто любит Быкова детской безусловной любовью. Восхищается и обожает. (Потому что либо так, либо отторжение). Их набралось около полутора тысяч человек. А сколькие еще хотели бы прийти, но не смогли. (Качественному составу публики Быкова уже во второй раз поражается даже директор зала Чайковского. Уж казалось бы – его интеллигенцией не удивишь).
Кто еще соберет такой зал – только на себя самого? Без музыки, танцев, смены костюмов, шуток-прибауток, приглашенных звезд? Ведь он не артист – он поэт.
Кто еще может вот так выйти под вечер из дома, доехать до Маяковки,потом выйти на сцену в резиновых тапочках Crocs и начать читать стихи в тишине самого лучшего зала страны? Один на один со зрителем, хотя всегда кажется, что один на один с собой.
Кто еще умеет не только не разочаровать, но и не повториться? То и дело предъявляя что-то новое, все более мощное, хотя каждый раз кажется, что мощнее уже невозможно.
Только Быков.
Второй,
Особо себя не мучая,
Считает все это игрой
Случая.
Банальный случай, простой авось:
Он явно лучший, но не склалось.
Не сжал клешней, не прельстился бойней —
Злато пышней,
Серебро достойней.
К тому ж пока он в силе,
Красавец и герой.
Ему не объяснили,
Что второй всегда второй.
Третий — немолодой,
Пожилой и тертый, —
Утешается мыслью той,
Что он не четвертый.
Тянет у стойки
Кислый бурбон.
“Все-таки в тройке”, —
Думает он.
Средний горд, что он не последний,
И будет горд до скончанья дней.
Последний держится всех победней,
Хотя и выглядит победней.
“Я затравлен, я изувечен,
Я свят и грешен,
Я помидор среди огуречин,
Вишня среди черешен!”
Первому утешаться нечем.
Он безутешен.